К. Чапек ‘Год садовода’ Февраль

К. Чапек ‘Год садовода’ Февраль

ФЕВРАЛЬ САДОВОДА

 В феврале садовод продолжает работы, начатые в январе — а именно, главным образом ухаживает за погодой. Дело в том, что февраль — время опасное, угрожающее садоводу бесснежными морозами, солнцем, сыростью, сушью и ветрами. Этот самый месяц в году — какой-то заморыш среди других месяцев, недоношенный, високосный, вообще не солидный, — выделяется среди них своими коварными проделками. С ним — держи ухо востро! Днем выманит на свет божий почки на кустах, а ночью сожжет их морозом; одной рукой гладит нас, а другой — щелкает по носу. Черт его знает, почему в високосные года именно этому вертлявому, катаральному, лукавому месяцу-коротышке прибавляют один день; уж лучше прибавлять день чудному месяцу маю: пускай будет тридцать два. Вот это дело! С какой стати нам, садоводам, страдать?

 Следующей сезонной работой в феврале является подстерегание первых признаков весны. Садовод ни во что не ставит ни первых Майских жуков, ни первых бабочек, которые обычно возвещают весну на страницах газет: во-первых, майские жуки ему вообще ни к чему, а во-вторых, первой бабочкой обычно является последняя, прошлогодняя, забывшая умереть. Первые признаки весны, взыскуемые садоводом, более надежны. Они — следующие:

 1. Крокусы, появляющиеся у него в траве в виде крепких, упругих остроконечных шишечек; в один прекрасный день такая шишечка вдруг лопнет (при этом еще никто никогда не присутствовал) и превратится в пучок красивых зеленых листиков. Это и есть первый признак весны. Затем:

 2. Садоводческие прейскуранты, которые приносит ему почтальон. Хотя садовод знает их наизусть (подобно тому как Илиада начинается словами “Менин аэйде, теа” (Гнев, о богиня, воспой), так и эти каталоги начинаются всегда одинаково: “Acaena, Acantholimon, Acanthus, Achilles, Aconitum, Adenophora, Adonis” и т. д., так что любой садовод отбарабанит вам, как из пулемета), тем не менее он снова внимательно прочитывает их — от Асаеn’ы до Yисс’и, в мучительном раздумье, что бы еще заказать.

 3. Следующий вестник весны — подснежники: сперва это выглядывающие из-под земли бледно-зеленые острия, которые затем расщепляются на два толстых листка-семядоли, — и готово. Затем, иной раз уже в начале февраля, это превращается в цветок, и уверяю вас: никакая пальма первенства, никакое древо познания, никакие лавры победные не превосходят красотой своей этой хрупкой белой чашечки на бледном стебельке, качающейся на холодном ветру.

 4. Верным признаком весны являются так же соседи. Как только они высыпают на свои участки с заступами и мотыгами, ножницами и лыком, краской для деревьев и всякими порошками для грунта, опытному садоводу сразу понятно: близко весна. Он надевает старые брюки и в свою очередь устремляется в сад с заступом и мотыгой, чтобы его соседи тоже узнали о приближении весны к сообщили эту радостную новость дальше, через забор.

 Земля уже раскрывается, но еще не пускает зеленого листка; можно еще брать ее такою, как она есть: голой, полной ожидания. Это еще пора унавоживания и копки, планирования и дренирования, рыхления и внесения смесей. В это время садовод замечает, что почва у него слишком плотная, слишком вязкая или слишком песчаная, слишком кислая или слишком сухая, короче говоря, в нем просыпается страстное желание как-то ее улучшить. Почву можно улучшать тысячью способов; к. несчастью, большинство их недоступно садоводу. В городе не так-то легко иметь у себя дома голубиный помет, прелые листья бука, истлевший коровий навоз, старую штукатурку, старый торф, лежалую дерновину, сухую кротовину, лесной перегной, речной песок, прудовой ил, землю из-под зарослей вереска, древесный уголь, древесную золу, костную муку, роговые опилки, старую навозную жижу, лошадиный помет, известь, торфяной мох, труху от гнилого пня и прочие питательные, разрыхляющие, благотворные вещества, не считая еще доброй тысячи азотистых, магнезийных, фосфатных и всяких других удобрений.

 Иной садовод готов хранить, перебирать и компостировать все эти облагороженные почвочки, примеси, навозики, да беда в том что у него в саду не останется тогда места для цветов. Так что он улучшает почву, как может: собирает дома яичную скорлупу, жжет кости, остающиеся от обеда, прячет свои состриженные ногти, выметает из печки сажу, выбирает из лохани песок, на улице натыкает на палку прекрасное лошадиное яблоко и заботливо зарывает все это в землю у себя в саду; потому что это — субстанции рыхлые, повышающие температуру и утучняющие. Все на свете либо годится для почвы, либо нет. Только малодушный стыд мешает садоводу пойти на улицу собирать оставленное лошадьми; но при виде славной кучки навоза на мостовой он непременно вздохнет по этой божьей благодати.

 Представить себе только, какие горы навоза громоздятся на крестьянских дворах!… Я знаю, есть всякие порошки в жестяных банках; ты можешь купить себе каких только вздумаешь солей, экстрактов, шлаков, всякой муки. Можешь прививать почве разные бактерии; можешь обрабатывать ее в белом халате, будто какой-нибудь доцент университета либо фармацевт. Все это ты можешь делать, городской садовод. Но как представишь себе этакую коричневую гору жирного навоза на крестьянском дворе!…

 Однако, к вашему сведению, подснежники уже цветут; цветет и гамамелис желтыми звездочками, и на чемерице набухли бутоны. А если вы всмотритесь как следует (затаив при этом дыхание), так найдете почки и ростки на всем. Тысячекратным тоненьким пульсированием проступает жизнь из земли. Мы, садоводы, уже не пропадем: уже наливаемся новым соком.

 Об искусстве садоводства

 Пока я был далеким, рассеянным обозревателем готовых результатов садоводства, то есть самих садов, я считал садоводов людьми мягкими, характера поэтического, которые только и делают, что наслаждаются благоуханием цветов и внимают пенью птиц. Теперь, глядя на все это дело с более близкого расстояния, вижу, что настоящий садовод хлопочет не столько о цветах, сколько о почве. Это — существо, зарывшееся в землю и предоставляющее любоваться тем, что над ней, нам — бездельничающим ротозеям. Он так и живет, уйдя в землю. И воздвигнув себе памятник в виде кучи компоста. Попав в райский сад, он понюхал бы, чем там пахнет, и объявил бы:

 — Вот это, милые, перегной!

 По-моему, он забыл бы даже отведать плод с древа познания добра и зла: все норовил бы увезти у господа бога тачку райского гумуса. Или заметил бы, что древо познания добра и зла плохо скатано и примялся бы устраивать вокруг него правильный земляной вал, даже не подозревая, какие плоды висят у него над головой.

 — Адам, где ты? — позвал бы господь.

 — Погоди, — ответил бы садовод, не оборачиваясь. — Мне сейчас некогда.

 И продолжал бы окапывать дерево. Если бы человек породы садоводов развивался бы с самого начала по законам естественного отбора, он превратился бы в некое беспозвоночное. В самом деле, для чего ему спина? Кажется, только для того, чтобы время от времени расправлять ее со словами:

 — Так и ломит проклятую!

 Ноги — те складываются на все лады, так что можно сесть на трех точках, встать на колени, тем или иным манером подложить ногу под себя или даже закинуть ее себе за шею. Пальцы — удобные колышки: ими хорошо делать ямки; ладони разминают комья или разбрасывают перегной. А голова нужна, чтоб было к чему подвешивать трубку. Только со спиной ничего не сделаешь: садовник не в состоянии согнуть ее как надо. У земляных червей совсем нет спины. Обычно самая верхняя часть садовника — зад; ноги у него раскорячены, руки растопырены, голова — где-то между колен; он напоминает пасущуюся кобылу. Ему чуждо желание стать хоть на одну пядь выше ростом. Наоборот, он складывается пополам, садится на корточки, старается всячески сократить свои размеры. Как видите, в таком положении он редко превышает метр в высоту.

 Уход за почвой состоит, с одной стороны, во всевозможном рытье, окапывании, переворачивании, приглаживании, выравнивании, а с другой — в добавлении примесей. Ни один пудинг не требует такого сложного приготовления, как почва для сада: насколько мне удалось проследить, тут участвуют навоз, помет, гуано, прелый лист, дерновина, чернозем, песок, солома, известь, томасова мука, детская мука, селитра, роговое вещество, фосфаты, кал, вода крондорфская, зола, торф, компост, обыкновенная вода, пиво, остатки курева из трубок, жженые спички, дохлые кошки и много других веществ. Все это тщательно смешивается, зарывается и присоливается. Как уже сказано, садоводу совсем не до того, чтобы наслаждаться ароматом роз; его неотступно преследует мысль, что этой “земле нужно еще немножко извести” или что она слишком тяжелая (как свинец, по его выражению) и “ей надо побольше песку”. Садоводство стало своего рода наукой. Теперь девушка не должна петь: “У нас под окошком роза цветет”. Ей следует петь о том, что, дескать, у нас под окошком надо насыпать селитры и буковой золы пополам с мелкорубленой соломой. Розы цветут, так сказать, для дилетантов; источник радости садовода расположен глубже — в лоне земном. После смерти садовод превращается не в упивающегося цветочным ароматом мотылька, а в земляного червя, вкушающего темные, азотистые, пряные наслаждения, доставляемые землей.

 С наступлением весны садоводами овладевает, можно сказать, неодолимая тяга в сад. Не успели положить ложку на стол, как. глядишь, уже подняли на своих клумбочках зады к лазурному небосклону; тут разомнут пальцами теплый комочек, там пододвинут поближе к корню драгоценный кусок прошлогоднего сухого помета; тут вырвут сорняк, там подымут камешек; сейчас рыхлят землю вокруг клубники, а через минуту преклоняются, чуть не роя землю носом, перед саженцами салата, любовно лаская хрупкий пучок корней. В таком положении они проводят весну, между тем как над их бедрами солнце совершает свой торжественный круговорот, плывут облака, парят птицы небесные. Вот уже лопаются почки черешен, распускаются нежные, милые молодые листья, кричат, как ошалелые, черные дрозды. Тут настоящий садовод разогнет спину, потянется и задумчиво промолвит:

 — Осенью унавожу как следует и песочку подсыплю.

 Но есть такое мгновение, когда садовод подымается и встает во весь рост: это происходит в предвечерний час, когда он совершает над своим садом обряд поливки. Тут он стоит, прямой, почти величественный, управляя водяной струей, вырывающейся из носика гидранта; вода шумит, рассыпаясь звонким серебристым дождиком; от рыхлой земли подымается влажное благоухание, каждый листок сверкает неистовой зеленью и сияет так радостно, так аппетитно, словно просит скушать его.

 — Ну, теперь в самый раз, — шепчет садовод, блаженно улыбаясь, но имея при этом в виду не покрытую кипенью бутонов черешню и не пурпур крыжовника, а устилающий землю коричневый слой перегноя. И, глядя на закат, с глубоким удовлетворением говорит:

 — Нынче я поработал на славу!

К. Чапек  «Год садовода».

Оцените статью
Поделиться с друзьями
Садовые ноты
Садовые ноты